Всемирный следопыт, 1929 № 11 - Страница 20

— А вы назначаетесь ее комендантом и начальником гарнизона, — улыбнулся Погорелко.

— Согласен. Вот только гарнизон-то маловат — почесал Македон Иваныч под шапкой затылок. — Ладно, однако, справимся чай и вдвоем! — выпрямился бодро Сукачев. — Будем сами за себя воевать.

И, спускаясь с вала, он забасил полузабытую кавказскую боевую:

Кабардинцы, вы не чваньтесь,
Ваши панцыри нам прах.
Лучше все в горах останьтесь,
Чем торчать вам на штыках…

XIV. Ночной гость.

— …Ну, и пошли мы этим самым Тибердинским ущельем. Даже горцы прозвали его Гибельным Путем, потому как там только козе впору пробраться. А у нас обоз и пушки. Но раз приказ — ничего не поделаешь, пошли. Многие из солдатиков, конечно, в пропасть посрывались… Эх, служба царская! Однако добрались мы до горы, Хоцек называемой. А за ней, глядим, другая гора, еще выше, и у той, натурально, название другое — Карачаевский перевал… Что это? Никак собака тявкнула? — насторожился Сукачев.

Оба чутко прислушались.

— Нет, ничего не слышно, — сказал Погорелко. — Ну, продолжайте, Македон Иваныч.

Траппер и заставный капитан коротали первую ночь осады в столовой фактории, около громадного, с избу, камина (каприз покойной мистрис Сукачевой), в котором ярко пылали целые сосновые бревна. С вечера еще они уговорились дежурить на валу по очереди, разделив ночь на две смены. Но не спалось обоим. Сукачев разжег камин, а Погорелко хотя и дежурный, но тоже забежал погреться. Американцы не подавали признаков жизни, не сходя даже на берег с «Белого Медведя» и отложив, видимо, на утро атаку. За траппера на валу остался дежурить Хрипун. На него можно было вполне положиться, — издалека учует приближающегося врага.

— Полезли мы и на Карачаевский перевал, — продолжал заставный капитан. — Я с пластунами своими вперед шел, в авангарде значит. И только мы добрались до макушки, — как а-ахнет! Мати-богородица! Вся гора содрогнулась. Оказывается, горцы фугас взорвали. Сверху на нас камни, целые скалы, утесы может быть в тысячу пудов посыпались. Стою я за деревом и вижу — несется на меня камешек вот с эту столовую. Ну, думаю, в лепешку! Сажени до меня не оставалось, и вдруг… Хрипун залаял, честное слово! — воскликнул Сукачев.

Снова оба прислушались. Тикали мирно на стене часы. И больше ни звука. Мертвая тишина как в доме, так и на улице. Македон Иваныч хотел уже продолжать свой рассказ, как вдруг со двора прилетел яростный захлебывающийся лай Хрипуна. А за ним заголосила и вся собачья свора, принадлежащая Сукачеву. Оба, схватив ружья, вылетели из столовой.

На дворе, залитом лунным светом, бесновалась собачья стая. Псы остервенело бросались на ворота, чуя за ними врага. Погорелко прикладом проложил себе дорогу к воротам и, открыв смотровую форточку, выглянул. У громадного, в обхват, воротного стояка притаилась человеческая фигура.

— Эй, кто там? Стрелять буду! — крикнул траппер, высовывая в форточку дуло ружья.

— Это я, Черные Ноги, пусти меня, — донесся слабый голосок.

— Айвика! — крикнул неистово Погорелко и, забыв об осторожности, распахнул широко калитку. Девушка вошла во двор фактории, шагнула навстречу трапперу и покачнулась. Погорелко едва успел подхватить ее.

— Ты убежала от них, Айвика? Ты ранена? — спросил испуганно траппер.

— Нет, Черные Ноги, я устала, я не ела два дня…

— Да чего вы ей допрос-то учиняете? — рассердился Сукачев. — Волоките ее в столовую, рюмку «бэнэдыктыну» дайте. А я побегу кофе сварю.

— Каким же образом удалось тебе бежать со шхуны? — полчаса позже, когда Айвика уже поела и напилась горячего кофе, спрашивал ее Погорелко.

— Белые люди сами отпустили меня и показали, где ты находишься. Я и пошла.

— Но как же? Разве они…

— Когда белые люди задушили Громовую Стрелу, — перебила траппера Летящая Красношейка, — они напали на меня и связали. Но я выскользнула из ремней и бросилась на них с ножом. Ты не думай, Черные Ноги, я билась очень хорошо. Но их было трое, а я одна… Они связали меня и отвезли на большую каноэ, похожую на ту, на которой ты привез нас сюда. Но только еще больше, во много раз больше. На каноэ со мной обращались хорошо и сразу же дали мне еду. Но я сказала, что не буду есть до тех пор, пока меня не отпустят к тебе, Черные Ноги. Тогда пришел ко мне очень смешной белый человек. У него вот здесь, — девушка показала на подбородок, — было столько волос, что их можно было бы заплетать в косы. Этот смешной человек начал говорить со мной. Он требовал, чтобы я сказала, откуда ты, Черные Ноги, привез тяжелые желтые камни, которые называются золотом. Он спрашивал еще, где ты спрятал то золото, которое привез в великое стойбище руситинов — Ситху. Я ответила ему, что я женщина и мне не известны дела мужчин. Белый человек очень сердился, стучал ногами и говорил, что если я не скажу ему, то он прикажет меня пытать. Тогда я сказала белому с волосами на лице как у собаки, что мой брат Красное Облако занимает место на верхнем конце костра Великого Совета племен, что он вождь тэнанкучинов и что он сожжет на костре каждого, кто будет меня пытать. Но белый человек много смеялся. А что я сказала смешного?

Сукачев и Погорелко невольно улыбнулись, услышав эту наивную угрозу.

— Когда белый человек с голосами на лице ушел, мне снова принесли пишу, и я снова сказала, что не буду есть до тех пор, пока меня не отпустят к тебе, Черные Ноги. А потом белые ушли, я осталась одна, и пол под моими ногами закачался. Это каноэ белых поплыло по Большой Селеной Воде. Пол качался до тех пор, пока я не заболела. Потом я уснула… А сегодня вечером пришла ко мне белая женщина. О, она была очень некрасивая! У нее слишком, белое лицо и тонкие губы. Не знаю, за что вы, белые люди, любите их. Наши женщины во много раз красивее. Но она была ласкова со мной.