Всемирный следопыт, 1929 № 11 - Страница 24

Порох в канал пришлось насыпать суповой ложкой. Зарядили «барыню» картечью, свинцовыми пулями и ржавым железным ломом. Вся эта смесь была завернута в мешок и в таком виде загнана в канал. На пыж Македон Иваныч изорвал старый валенок. После зарядки заставный капитан сам принялся за наводку. Делал он это с увлечением. Американцы, разглядев наконец на валу какое-то орудие жуткого вида, спохватились и начали бить с холма залпом.

— Готово! — крикнул Македон Иваныч, размахивая тлеющим пальником — чтобы его раздуть. Ну, теперь я за их головы дам не больше чем за тавлинские папахи.

И скомандовав сам себе: «Первое пли», он прикоснулся пальником к подсыпке. «Бырыня» рявкнула звонко и басовито. Дым густым облаком окутал вал. Но Погорелко все же увидел, как орудие испуганно подскочило, словно в ужасе от собственного крика, и ударило Сукачева по ногам. Заставный капитан кубарем слетел с вала.

— Не знаю, попало ли кому-нибудь, — сказал он хмуро, почесывая ушибленные ноги, — а вот мне так уж попало.

Первый выстрел не причинил вреда неприятелю. Картечь не донесло даже до холма. Но зато моральное действие было огромно. Американцы смолкли, услышав громовой вскрик «барыни». А потом открыли лихорадочную, беспорядочную, а потому и безвредную стрельбу.

Вскарабкавшись, прихрамывая, на вал, Сукачев посмотрел на действие своего артиллерийского огня и пнул обиженно «барыню» в бронзовый бок.

«Барыня» рявкнула звонко и басовито. Заставный капитан кубарем слетел с вала.

— Ты что же это? Стара стала, слаба стала? Своих бьешь, а врагов не трогаешь?

Заряжая пушку во второй раз, Македон Иваныч всыпал в ее глотку лишних две ложки пороху:

— Лопай досыта. Только плюнь как следует.

Но теперь, прикоснувшись фитилем к затравке, Сукачев отпрыгнул предусмотрительно в сторону. Снова облако дыма и металлический звенящий звук выстрела. И снова «барыня» встала испуганно на дыбы. Верхушка холма словно туманом застлалась сухой снежной пылью, взбитой картечью. Нижние цепи, явно нервничая, слали залп за залпом. Но холм молчал, как будто раздумывая, стоит ли продолжать эту опасную игру. После третьего выстрела, тоже осыпавшего холм свинцовым и железным градом картечи, охотники, засевшие на вершине, не выдержали. Бегом, на спине, на боку, на заду скатились они вниз. Холм был снова свободен от неприятеля.

— Ну, что я говорил! — как ребенок радовался Македон Иваныч, нежно поглаживая ржавую спину пушки. — «Барыня» не выдаст, хоть и стара она шельма.

Заставный капитан, разохотившись, дал еще один выстрел картечью по нижним уже цепям, но неудачный. А затем, убежав снова на кухню, приволок в мешке три чугунных ядра. Ядра эти служили до сих пор грузом для отжимания квашеной капусты. И все же эти мирные кухонные предметы нагнали панический страх на американцев. После выстрела видно было, как ядро описывало в воздухе огромную параболу. Американцы же, думая, что это взрывчатые гранаты, беспорядочным стадом отхлынули назад, к берегу. Особенный ужас нагнало на охотников, третье и последнее ядро, дальность полета которого, благодаря удачному рикошету, увеличилась почти вдвое. Прочертив на снегу огромную борозду, ядро с треском ударилось в прибрежный холм, невдалеке от баркаса. Несколько охотников с перепугу залезли по пояс в воду.

— Ну-с, посмотрим, что теперь будут делать янки, — ехидно улыбнулся заставный капитан и, закурив носогрейку, сел на «барыню» верхом.

Американцы попрежнему толпились на берегу. С бака шхуны взвилась вдруг дымовая ракета, выросла в стройную полосу, на момент застыла, словно утомленная, в высоте и беззвучно рассыпалась, растаяла в воздухе. С поспешностью, выдававшей радость, охотники бросились к баркасу, сели и быстро отвалили.

— Похоже на то, что нас до завтра не будут беспокоить, — сказал Погорелко. — Значит у нас целая ночь передышки. Это неплохо.

Охотники высадились из баркаса, и он тотчас же был поднят на боканцы. Затем на палубе началась беготня. У брашпиля на носу встали наготове люди. Шхуна поднимала якорь и ставила паруса. Мокрая цепь поползла в клюз, показались облепленные илом и водорослями лапы якоря.

Траппер опустил зрительную трубу.

— Ничего не понимаю. Ведь они уходят. Неужели Пинк все-таки сдох от моей пули? Не в его характере не доводить игру до конца.

Сукачев молчал, нахмурив недовольно лоб.

«Белый Медведь» тронулся, поспешно отлавировал от берега на середину огромной Дьийской бухты и здесь, сделав лихо поворот оверштаг, лег на другой галс. Часть парусов упала, шхуна, став теперь к берегу штирбортом, легла в дрейф.

— Ага! — сказал только Сукачев и принялся бурно сосать трубку.

В борту шхуны открылся вдруг полупортик, до сих пор искусно скрытый люком, из которого, вытянув шею, выглянуло блещущее новенькой сталью орудие.

— Вот вам и уходят! — проворчал Македон Иваныч. — Не-ет, Пинк до конца будет играть. Но что это за чертовщину направляет он на нас?

Орудие скучающе медленно повернуло тонкое свое горло и уставилось на факторию черным, холодно внимательным глазом. Ослепительно желтое в сгущавшихся уже сумерках пламя сверкнуло у борта шхуны, осветив ее всю до последнего шкота феерически ярким светом. Звук выстрела, неожиданно мягкий и глухой, упал плавно на бухту и на снежную равнину. А затем послышался сверлящий приближающийся свист и новый грохот где-то рядом, на дворе фактории. Снаряд разорвался внутри пустого мехового склада, разбросав крышу до стропил, но, к счастью, не зажег высушенного морозом дерева.